Буду улыбаться, как Будда. © Дети Пикассо
Однажды...давно это было...мне снилось два сна подряд. Ну как подряд - после первого сна проснулась, походила, побездельничала, потом снова спать.
Сон намбер раз
Кофейня. Как та, на Арбате. Да-да, при входе рыжесиние буковки. Внутри...вполне приявственно. Кофейня как кофейня. Иногда там крутят что-нибудь из Chicago, A-HA, Cranberries, Enya, да и прочий приятный англоязычный легкий рок.
За одним из столиков сидят Жизнь и Смерть.
Выглядят он оба лет на четырнадцать-шестнадцать. Смерть с рыжими косами до пят, ярко-желтой канареечной рубахе с восточными рукавами, желтыми тканными бусами и широкой-широкой алой юбке. Сидит на кресле с ногами, попивает красный чай с шиповником, камиллой и малиной. Кожа невероятно смуглая, глаза пронзительно желто-оранжевые, как мед. Жизнь - мальчик, похожий чем-то на Верджила Уолша из Trinity Blood. Длинные белокурые волосы, впрочем, строго причесанными, черный костюм, белая рубашка, и единственное яркое пятно - алый галстук. Сам аристократично бледен, впрочем, его аристократичность еще и выдают тяжелые карие глаза. Не по годам умные, не по годам спокойные. Пьет из маленькой чашки горький-прегорький экспрессо. Под столом лежат черный кожаный серьезный портфель и цветастая вязаная смешная сумка.
А на столе лежали шашки.
Они играют молча. Но совершенно по-разному. Смерть эмоционально жестикулирует, с каждым ходом - даже с каждой мыслью меняется мимика ее лица. Жизнь же абсолютно ничем не выдает своих мыслей и эмоций, иногда, правда, улыбается краешком губ, но это секундное, мгновение - и улыбки уже нет.
И ни одной съеденной фишки, ни одного перевеса на чью-либо сторону...
Сон намбер два
Ночная улица. Чем-то похожа на улицы какого-нибудь прибалтийского города на фотографиях туристического путеводителя. Остроконечные крыши с завитыми концами, мощеные булыжником улицы...Стоят друг на против друга два абсолютно разных дома. Один - прям дом с Невского проспекта, идеально правильный, классический, холодно-элегантно-красивый. Свет уже во всем доме не горит, лишь наверху, в кругом открытом большом окне...В нем сидит Жизнь - да-да, тот молодой человек из кофейни. Правда, теперь он без пиджака - просто в рубашке, и без галстука. Рядом с ним стоит чашка с капуччино - уже сравнительно большая чашка (это если сравнивать ее с емкостью для экспрессо в кофейне).
Дом напротив - мохнатый. В прямом смысле этого слова. Покрытый каким-то плющо-мохообразным растением, но при этом мягкий и, кажется, очень уютный. На мохнатой крыше лежит рыжая Смерть и покусывает ручку. Рядом с ней лежит тетрадка формата А4 - такая же, как в Кофетуне, а на тетрадке листок в клетку. Смерть что-то пишет на ней корявым большим почерком, складывает листок в самолетик и кидается в сторону питербургского дома. Жизнь ловит этот самолетик, разворачивает, читает. Пишет что-то в отвтет. Аккуратно, но с большим наклоном. Черной гелевой ручкой. Складыват обратно в самолетик и кидает обратно. И так раз шесть они перебрасывались. В полной тишине. Зачем Смерть отправляет самолетик в последний, седьмой раз, и спрыгивает на мохнатый балкон. Машет на прощанье Жизни рукой и исчезает в доме. Жизнь же продолжает сидеть в окне. И только в самом конце вновь мигнула та мимолетная улыбка...
Сон намбер раз
Кофейня. Как та, на Арбате. Да-да, при входе рыжесиние буковки. Внутри...вполне приявственно. Кофейня как кофейня. Иногда там крутят что-нибудь из Chicago, A-HA, Cranberries, Enya, да и прочий приятный англоязычный легкий рок.
За одним из столиков сидят Жизнь и Смерть.
Выглядят он оба лет на четырнадцать-шестнадцать. Смерть с рыжими косами до пят, ярко-желтой канареечной рубахе с восточными рукавами, желтыми тканными бусами и широкой-широкой алой юбке. Сидит на кресле с ногами, попивает красный чай с шиповником, камиллой и малиной. Кожа невероятно смуглая, глаза пронзительно желто-оранжевые, как мед. Жизнь - мальчик, похожий чем-то на Верджила Уолша из Trinity Blood. Длинные белокурые волосы, впрочем, строго причесанными, черный костюм, белая рубашка, и единственное яркое пятно - алый галстук. Сам аристократично бледен, впрочем, его аристократичность еще и выдают тяжелые карие глаза. Не по годам умные, не по годам спокойные. Пьет из маленькой чашки горький-прегорький экспрессо. Под столом лежат черный кожаный серьезный портфель и цветастая вязаная смешная сумка.
А на столе лежали шашки.
Они играют молча. Но совершенно по-разному. Смерть эмоционально жестикулирует, с каждым ходом - даже с каждой мыслью меняется мимика ее лица. Жизнь же абсолютно ничем не выдает своих мыслей и эмоций, иногда, правда, улыбается краешком губ, но это секундное, мгновение - и улыбки уже нет.
И ни одной съеденной фишки, ни одного перевеса на чью-либо сторону...
Сон намбер два
Ночная улица. Чем-то похожа на улицы какого-нибудь прибалтийского города на фотографиях туристического путеводителя. Остроконечные крыши с завитыми концами, мощеные булыжником улицы...Стоят друг на против друга два абсолютно разных дома. Один - прям дом с Невского проспекта, идеально правильный, классический, холодно-элегантно-красивый. Свет уже во всем доме не горит, лишь наверху, в кругом открытом большом окне...В нем сидит Жизнь - да-да, тот молодой человек из кофейни. Правда, теперь он без пиджака - просто в рубашке, и без галстука. Рядом с ним стоит чашка с капуччино - уже сравнительно большая чашка (это если сравнивать ее с емкостью для экспрессо в кофейне).
Дом напротив - мохнатый. В прямом смысле этого слова. Покрытый каким-то плющо-мохообразным растением, но при этом мягкий и, кажется, очень уютный. На мохнатой крыше лежит рыжая Смерть и покусывает ручку. Рядом с ней лежит тетрадка формата А4 - такая же, как в Кофетуне, а на тетрадке листок в клетку. Смерть что-то пишет на ней корявым большим почерком, складывает листок в самолетик и кидается в сторону питербургского дома. Жизнь ловит этот самолетик, разворачивает, читает. Пишет что-то в отвтет. Аккуратно, но с большим наклоном. Черной гелевой ручкой. Складыват обратно в самолетик и кидает обратно. И так раз шесть они перебрасывались. В полной тишине. Зачем Смерть отправляет самолетик в последний, седьмой раз, и спрыгивает на мохнатый балкон. Машет на прощанье Жизни рукой и исчезает в доме. Жизнь же продолжает сидеть в окне. И только в самом конце вновь мигнула та мимолетная улыбка...
я не знаю, что значит тут жизнь и смерть и их переписка.
в моем бы сне, жизнь, наверное бы плакала. а так- она как-то нереально выглядит.
а про самолетики- последнее слово всегда остается за смертью)